Генри Каттнер - Ночная битва [Сборник]
— Хватит играть со мной! Я тебе не щенок. Говори, что хотела сказать.
Она засмеялась.
— Если бы ты был постарше… — высокомерно, но с явным сожалением протянула она.
Он резче, почти грубо отпустил ее. Она покачнулась и вцепилась в его плечо, чтобы не упасть.
— Тебе самой-то сколько лет? — небрежно спросил он.
— Двести двадцать.
— Ого! Тогда ясно, почему я наскучил тебе, старушка моя. Я младенец перед тобой.
Она снова рассмеялась.
— Ну что ты, Сэм. Ты далеко не ребенок. И вовсе мне не наскучил. Вот это меня больше всего и беспокоит. Мы такие разные. Для нас обоих было бы лучше, если бы ты мне наскучил — я бы без сожаления оставила тебя и тут же забыла. Но в тебе что-то есть… Не пойму пока, что именно.
Апофеоз музыки заглушил все звуки. Где-то далеко в болоте один из соперников торжествовал победу.
— Как просто было бы, если бы ты был тем, кем кажешься. — Кедра глубоко вдохнула. — У тебя чудесная голова, но ты не сможешь долго ею пользоваться, а жаль. Если бы ты был не… этим… Я бы, наверное, вышла за тебя замуж. Временно, разумеется.
— Ну и как? Приятно чувствовать себя богиней? — раздраженно спросил Сэм.
— Обиделся? Я высокомерна, да? Ну, извини. Ты заслуживаешь знать правду. Спрашиваешь, приятно ли чувствовать себя богом? И приятно, и страшно. Прежде всего, это ответственность. Мы не можем играть с жизнью, как нам заблагорассудится. Первые сто лет я училась, путешествовала, изучала людей и мир. Следующее столетие развлекалась интригами: училась дергать людей за ниточки. Чтобы Совет, например, принимал нужные мне решения. Своего рода джиу-джитсу для мозга. Надо сыграть так на самолюбии человека, чтобы он сделал не то, что хочет сам, а то, что нужно мне. Но все эти штучки ты, похоже, знаешь не хуже меня. Вот только времени усовершенствовать это умение у тебя нет. Жаль. Очень жаль. Правда-правда. Ты необычен.
— Не говори больше о замужестве: я и сам никогда не женюсь на тебе.
— Ой, куда бы ты делся! Я ведь могу прямо сейчас…
Перегнувшись через ее колени, Сэм щелкнул выключателем. Резкий свет залил маленькую комнату со множеством подушек. Кедра рассмеялась и заморгала.
— Ой, Сэм, я же ничего не вижу! Я выключу, — она потянулась к выключателю. Сэм перехватил ее руку и больно сжал пальцы.
— Слушай меня внимательно, прелестная старушка, — резко сказал он. — Я сейчас уйду, и ты меня никогда больше не увидишь. Ясно? У тебя нет ничего, без чего я не обойдусь.
Он встал.
Она торопливо вскочила, позабыв о достоинстве, но в движении ее было что-то змеиное. Тонко зазвенели золотые блестки на платье.
— Ну, постой же, Сэм. Не спеши так. Ну, прости меня… Это же только слова. Я совсем не хочу расставаться с тобой. Пойдем со мной на Олимп. У меня есть к тебе важное дело. Я покажу тебе кое-что.
Из-под рыжих ресниц на нее холодно смотрели стальные глаза. Кустистые брови его сдвинулись, когда он объявил, во что это ей обойдется. Она сразу же согласилась. Но в уголках ее рта застыла неуловимая египетская улыбка.
Олимп воспроизводил навсегда утерянную и полузабытую родину человечества. Гигантский купол накрывал множество комнат, нависающих над огромным залом. Оригинальный замысел архитектора создавал иллюзию земного окружения. Искусно укрытые проекторы могли окружить зрителей толпами землян и разнообразных земных животных.
На одной и той же почве росли пальмы и сосны. Цветущие деревья обвивались виноградными лозами. Времена года здесь смешались и только ученый мог разобраться в этой мешанине земной флоры и фауны. Но все же это была Земля, только в некоем романтическом ореоле.
Цвет почвы менялся от зеленого к коричневому. Радовали глаз нежно-зеленые лезвия высоких трав. От непривычно ярких и разнообразных соцветий рябило в глазах, но все это казалось естественным и на гидропонику совсем не походило.
Кедра взяла микрофон и что-то сказала тихо, но повелительно. Одна из комнат-ячеек отошла от стены и мягко Приземлилась перед ними. Они вошли в нее. Комната поднялась и поплыла в воздухе.
На подушечках у низенького столика сидели мужчина и женщина. Сэм узнал мужчину — Захария Харкер. Он был высок и строен, и в глазах его читался не возраст, но опыт и зрелость, и это резко контрастировало с юным лицом. Ровное, уверенное спокойствие исходило от него.
А женщина…
— Сари, дорогая, — обратилась Кедра к женщине, — со мной гость. Сари — моя внучка, — пояснила она Сэму. — Извини Захария, но я не знаю фамилии Сэма. Он забыл мне ее сообщить.
Фамильные высокомерность и самоуверенность проглядывали в нежных чертах Сари Уолтон. Волосы невероятного золотисто-зеленого цвета в хорошо продуманном беспорядке падали на точеные плечи. Тонкое и мягкое платье из меха венерианского животного тигриной масти слишком откровенно облегало ее гибкое тело, подчеркивало округлость бедер и широкими складками струилось до тонких лодыжек.
Надменность на лицах бессмертных плохо маскировала недоумение. Волна гнева в очередной раз захлестнула Сэма, но он, хоть и с трудом, подавил ее. Он казался себе неуклюжим уродливым ребенком, восстающим против взрослых. Одержимость заставляла его ненавидеть эти прекрасные лица.
— Сядьте, — указала Кедра на подушки.
Сэм неуклюже опустился на подушки, взял предложенный бокал с освежающим напитком и неприязненно покосился на аристократов.
Кедра, заметив недоуменные взгляды друзей, решила объясниться.
— Когда я вела его сюда, я думала о свободных солдатах. Он… Как ваша фамилия?
Сэм мрачно назвался. Она откинулась на подушки. Мягко сверкнули золотые украшения. Она казалась абсолютно спокойной, но Сэм чувствовал ее напряжение. «Замечают ли это другие», — подумал он.
— Я сейчас все объясню, Сэм Рид, — сказала она. — Предыдущие двадцать лет я провела в созерцании.
Он слышал, что это означает. Что-то вроде женского монастыря — высокая религия чистого разума. Ее адепты в стремлении познать смысл существования отрекались от внешнего мира.
Он знал о бессмертных больше, чем они подозревали, но лишь в той мере, в какой короткоживущий может знать о жизни, рассчитанной на тысячелетия. В общем-то их жизнь была только частью огромной совершенной мозаики, собранной из тех же элементов, что и жизнь простых смертных. Жизнь есть жизнь, и дни, независимо от ее продолжительности, остаются днями, с одинаковыми для всех превратностями. Периоды созерцания были необходимы для сохранения душевного равновесия.
— И на что вам сдались эти свободные солдаты? — хрипло спросил Сэм.
